«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

ну что за преснятина? Юбилейная, Стрелецкая, Столичная… Когда я это вижу, у меня с души воротит. Водяра должна быть как слеза, и все ее подвиды должны называться слезно. Допустим, так: Девичья Горючая – 5 рублей 20 копеек. Мужская Скупая – 7 рублей. Беспризорная Мутная – 4.20. Вдовья Безутешная – тоже не очень дорого: 4.40. Сиротская Горькая – 6 рублей. Krokodilovaia importnaia – червонец. Ну, и так далее… Но только – прежде чем ломать Россию на глазах изумленного человечества, надо вначале ее просветить…

Прохоров: Вот-вот. Наша запущенность во всех отраслях знания… подумать страшно. Я, например, у очень многих спрашивал: сколько все-таки граней в граненом стакане? Ведь у каждого советского стакана одинаковое количество граней. И представь себе – никто не знает. Из 145 опрошенных только один ответил правильно, и то невзначай. Пока не поздно, я думаю, не начать ли в России эру Просвещения?

Гуревич: Так мы уже ее начали. Пока – в пределах 3-й палаты. А там, смотришь… Ну, чем был русский народ до нас? Вялый демонизм, унылое сумасбродство. Бесшабашность, сотканная из зевот. Ни в ком – никакого благородия, никакого степенства, ни малейшего превосходительства. А уж о высочестве, тем более о величестве – и говорить не приходится. Когда я, будучи на воле, глядел на наших русских, я бывал иногда так переполнен скорбью, что с трудом втискивался в автобус…

Прохоров (патетически): Я тоже. Я считаю, что мы немножко недоделаны и недоношены. Но в нас есть заколдованность. Я чувствую это по себе, а сегодня ночью – особенно…

Гуревич: Ничего, ничего. Доносим, расколдуем, доделаем. А если в ком есть еще полузадушенность и недорезанность, – так это тоже легко поправимо…

Тем временем Алеха, Витя, Коля, Сережа и Михалыч медленно приближаются к двум мыслителям и смотрят на них с разной степенью обожания.

Прохоров: Алеха?!

Алеха: Мы все тут.

Прохоров: И хорошо, что все.

Гуревич: Вот именно. Там, на вонючем Западе, там тоже все только и делают, что стоят в очередях за бесплатной похлебкою. Ватикан им выдает эту похлебку или еще кто – не знаю, – но они глядят при этом в сторону России и думают… о чем уж они там думают, я тоже не знаю… но, как бы то ни было, мы должны быть постоянно начеку и готовить себя к подвигу! А вы – готовите себя к подвигу?

Витя Толстопузый: Еще как готовим!

Гуревич: Ну вот и прекрасно. (Обносит напитком всех поочередно. Продолжает при этом.) В сущности, мне их жалко. Мы с вами сейчас тоже тремся в очереди – но ведь не за жалкой ватиканской похлебкой, а за предметом высшей категории! Это тоже надо понимать!.. И потом – они разобщены: у каждого свой трепет, свое урчание в животе. У нас – один трепет и одно урчание!

Алеха: Ура!

Прохоров: Это ты к чему, дурак, крикнул «Ура!»?

Алеха: А потому, что они разобщены. И мы их передушим, как котенков!

Прохоров: Как ты думаешь, Гуревич: передушим?

Гуревич: Да душить-то пока зачем? Так уж сразу и – душить! Миротворнее нас – нет среди народов. Но если они и дальше будут сомневаться в этом, то в самом ближайшем будущем они и впрямь поплатятся за свое недоверие к нашему миролюбию. Ведь им, живоглотам, ни до чего нет дела, кроме самих себя. Ну, вот Моцартова колыбельная: «Спи, моя радость, усни… Кто-то вздохнул за стеной – что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни». И так далее. Им, фрицам, значит, наплевать на чужую беду, ни малейшего сочувствия чужому вздоху. «Спи, моя радость»… Нет, мы не таковы. Чужая беда – это и наша беда. Нам дело есть до любого вздоха, и спать нам некогда. Мы уже достигли в этом такой неусыпности и полномочности, что можем лишить кого угодно не только вздоха, тяжелого вздоха за стеной, – но и вообще вдоха и выдоха. Нам ли смыкать глаза!

Прохоров: Я понял так, что все-таки душить. Только вот не знаю, с кого начать. Наверно, все-таки с фрицев.

Гуревич: Помилосердствуй, Прохоров! Каких еще фрицев? Для того чтобы фриц не дышал, нам не понадобится даже качнуть левой ногой! Да фриц уже, по существу, и не дышит!

Витя: Я бы голландцев наказал, за их летучесть…

Михалыч: Тогда уж и жидов, за их вечность…

Прохоров: Тссс!.. Я предлагаю, Гуревич, лишить адмирала следующей порции напитка. И заодно разжаловать его в юнги. За вульгаризм…

Гуревич: Мы, пожалуй, так и сделаем.

Алеха: А меня вот лично интересуют Британские острова…

Гуревич: Ну, с Британией нечего и сюсюкать. Уже Геродот не верил в ее существование. А почему мы должны быть лучше или хуже Геродота? Надо, чтобы все достоверно убедились, что ее и в самом деле не существует, – а для этого приложить одно, самое незначительное усилие…

Прохоров: А янки в это время пусть чуточек потрепещут. Пусть у них будут поганые, бессонные ночи, нечего с ними гудбайничать…

Коля: Но вот… если мне прикажут душить скандинавов… так за что мне их душить? Они ведь такие белокурые-белокурые, такие ни-в-чем-не-виноватые…

Гуревич: Вы ошибаетесь, Коля. Их надо пропесочить для начала за то, что своих зловонных викингов и конунгов они считают пращурами наших великих князей. И потом – за Квислинга и вообще за то, что они мореплаватели…

Прохоров (подхватывает):…и за то, что они вольно разгуливают по обоим, нашим, исконно русским полюсам. Стервецы они, а никакие не мореплаватели… К ногтю! Я так считаю…

Михалыч: До скорой встречи, дорогие товарищи моряки! А бескозырку передайте Настеньке. Все. (Как простреленный навылет, валится у обочины постели и храпит навеки.)

Гуревич: Что это с ним? Шутит он?.. или..?

Прохоров: Юнгу просто немножко укачало нашими штормами. Это ничего… С итальяшками, например, мы и без него управимся. Пустее племени Господь от веку не сотворял. Им бы только все время обниматься, и ничего другого у них нету. Взять хотя бы этих… Сакко и Ванцетти. Вообще-то, обниматься пусть обнимаются. Сакко прекрасен и телом и душою. У Ванцетти – души и в помине нет, зато какие формы! Что спереди, что сзади! Но формы-то формами, а зачем бросать в еловый костер, как головешку, нашего партийного товарища Джордано Бруно? Да будь я итальянец, как бы я осмелился взглянуть в русские глаза после этого!..

Алеха: Эх, разбередил ты меня этими… формами прекрасной Ванцетти! Полячку бы мне!..

Прохоров: Не будет полячек!!

Витя: А их-то за что? За Тараса Бульбу?..

Гуревич: Плевать в твою Бульбу!.. За то, что они опередили нас и в географической приближенности к Европе, и…

Прохоров: И в исторической ненависти к жидам…

Алеха (в подражание своему патрону): У меня есть предложение: разжаловать товарища Прохорова в мои ординарцы за вульгаризм и лишить предстоящей рюмахи…

Гуревич: Ну, это уж слишком! Шутнику надо просто дать немножко по шеям…

Прохоров подходит к Алехе и слегка дает ему «по шеям».

Гуревич: Боже! Они опять все перепутали!.. Ну, да ладно. Скажите-ка мне лучше, вы, готовые к подвигу: а кто из вас любит французиков?

Все: Все!

Гуревич (саркастично): Все?

Все (опомнившись): Никто!

Гуревич: Ну, то-то же. Тут уж слишком обильный криминал: и правый бок Багратиона, и живот Александра Пушкина, и левый глаз Кутузова, и…

Коля (пьяненький): Но это же турки!.. глаз у Кутузова…

Прохоров: При чем здесь турки? Какие еще турки?! Всех турок уже давно перестрелял из ружья наш болгарский товарищ Антонов, на площади Святого Петра в Риме. А я – лично видел хорошую картину: на ней изображен Кутузов, и он въезжает на коне не помню куда, но с двумя глазами…

Гуревич: В том-то все и дело. Русский не должен быть одноглазым. Вот они – они могут себе позволить эту роскошь, все эти адмиралы Нельсоны – Рокфеллеры. А мы – нет, мы не можем. Тревожная обстановка во Вселенной обязывает нас глядеть в оба. Да. (Аплодисменты.)

Коля: Но… Лиссабон… наш такой красивый Лисабон!..

Прохоров: А это еще что за Лисабон? Что такое вообще – Лисабон? Облить его водой со всех сторон и никого не впускать! Вот так. Или – поджечь его со всех сторон и никого не выпускать!..

Гуревич: Одно только слово «Лисабон» – мне уже противно слушать. У меня разливается желчь, когда при мне говорят «Лисабон». А разве